— Зря ты, Клим Иванович, ежа предо мной изображаешь, — иголочки твои не страшные, не колют. И напрасно ты возжигаешь огонь разума в сердце твоем, — сердце у тебя не горит, а — сохнет. Затрепал ты себя — анализами, что ли, не знаю уж чем! Но вот что я знаю: критически мыслящая личность Дмитрия Писарева, давно уже лишняя в жизни,
вышла из моды, — критика выродилась в навязчивую привычку ума и — только.
Неточные совпадения
— Мне совестно наложить на вас такую неприятную комиссию, потому что одно изъяснение с таким человеком для меня уже неприятная комиссия. Надобно вам сказать, что он
из простых, мелкопоместных дворян нашей губернии, выслужился в Петербурге,
вышел кое-как в люди, женившись там на чьей-то побочной дочери, и заважничал. Задает здесь тоны. Да у нас в губернии, слава богу, народ живет не глупый:
мода нам не указ, а Петербург — не церковь.
Латынь
из моды вышла ныне:
Так, если правду вам сказать,
Он знал довольно по-латыни,
Чтоб эпиграфы разбирать,
Потолковать об Ювенале,
В конце письма поставить vale,
Да помнил, хоть не без греха,
Из Энеиды два стиха.
Он рыться не имел охоты
В хронологической пыли
Бытописания земли;
Но дней минувших анекдоты,
От Ромула до наших дней,
Хранил он в памяти своей.
«Любопытно, — в какой среде живет этот полуумный? — думал Клим. — Если случится что-нибудь — самое худшее, чего я могу ждать, —
вышлют из Москвы. Ну, что ж? Пострадаю. Это — в
моде».
— Город и Волгу он хвалил, точно приказчик товар, который надо скорее продать —
из моды вышел.
Вообще у нас в
моде заниматься разными предположениями, рассуждать о покорении и призвании и проч… Вот и вы теперь
вышли из школы, так тоже, чай, думаете, что все это вопросы первостепенной важности!
Чугунов. Жасмином-с. Нарочно произращаю: и цветок приятно иметь в доме на окне, и запах-с. Хорошие табаки стали
из моды выходить. Прежде был табак под названием «Собрание любви», — вот, я вам доложу, Василий Иваныч, табак был… Так что же вам угодно насчет местности?
В наш век, на дело не похоже,
Из моды вышла простота,
И без богатства ум — все то же,
Что без наряда красота.
У нас теперь народ затейный,
Пренебрегает простотой:
Всем мил цветок оранжерейный,
И всем наскучил полевой.
Мухояров (Глебу). Как ты хозяев до беспокойства доводишь, караул кричишь? Нынче уж эта песня
из моды выходит: приглашают полицию, составляют акт, без этого невежества.
Жмигулина. Нынче уж мужицкое-то обращение везде бросают,
выходить стало
из моды.
И Франция упала за тобой
К ногам убийц бездушных и ничтожных.
Никто не смел возвысить голос свой;
Из мрака мыслей гибельных и ложных
Никто не
вышел с твердою душой, —
Меж тем как втайне взор Наполеона
Уж зрел ступени будущего трона…
Я в этом тоне мог бы продолжать,
Но истина — не в
моде, а писать
О том, что было двести раз в газетах,
Смешно, тем боле об таких предметах.
Впрочем,
выходит теперь
из моды прекрасное зрелище — пантомима.
— О, я в этом уверена! — подхватила Монтеспан, — но… но эта яркость… знаете ли, ma chère, такое ли теперь время, чтобы радоваться, носить цветное!.. Помилуйте! — вспомните, чтó на белом свете творится!.. Люди страдают, мученики гибнут, везде слезы, скорбь… Знаете ли, ma chère, скажу я вам по секрету между нами, в таких обстоятельствах нечему нам особенно радоваться… Черный цвет приличнее… и тем более, что это
мода… Взгляните, например, на Констанцию Александровну: не
выходит из черного цвета.
Рубинштейна я в первый раз увидал на эстраде, но издали, и вскоре в один светлый зимний день столкнулся с ним на Невском, когда он
выходил из музыкального магазина, запахиваясь в шубу, в меховой шапке, какие тогда только что входили в великую
моду.
И в то же время я придвинул к себе бумагу и карандашом записывал характерные выражения
из рассказа Степана: «Такая уж теперь
мода вышла — докторей-фершалов бить», «Что же, в чем сила?
Выйдя из Пажеского корпуса 18 лет, он сделался модным гвардейским офицером, каких было много. Он отлично говорил по-французски, ловко танцевал, знал некоторые сочинения Вольтера и Руссо, но кутежи были у него на заднем плане, а на первом стояли «права человека», великие столпы мира — «свобода, равенство и братство», «божественность природы» и, наконец, целые тирады
из пресловутого «Эмиля» Руссо, забытого во Франции, но вошедшего в
моду на берегах Невы.